Сильная моя родина
Дом священника С.П. Александрова, 1990-е годы. Из архива А.А. Жирова
Фрагмент статьи о своей малой родине – городе Таре – Капитолины Кокшенёвой. Полный текст статьи можно прочитать по ссылке. Капитолина Антоновна Кокшенёва – литературный и театральный критик, историк литературы, культуролог, публицист, эксперт. Кандидат искусствоведения, доктор филологических наук. Родилась в Таре 5 сентября 1958 года.
Сильная моя родина
«Тихая моя родина» – выговорил-выдохнул поэт Николай Рубцов, побывав в 1964 году в невеликом северном городке Няндома, где жил он в детстве. Финно-угорское это слово звучит для русского уха как «няня дома». И если няня, нянюшка, мамушка, бабушка дома, – то место это теплое, чистое, простое и правильное. Но как теперь сказать о той волне чувств и мыслей, что поднялись во мне, больше двадцати лет не бывавшей на своей малой родине, в Таре, – тоже небольшом городке, что стоит на Иртыше с 1594 года?!
Я не назову свою родину «тихой». Я назову её сильной.
Сильная моя родина!
В детстве я не думала о той силе, что дарит родина. Мы просто так жили – вольно и счастливо вдыхая травы родины, вбирая зрачком её непомерные просторы и манящие дали, радуясь утреннему мычанию коров, уходящих на пастбище с той же детской беззаботностью, как и огромным шапкам сахарной ваты, которую дед покупал нам на сабантуе в березовой роще. Да, у нас у русских, весенний праздник проводов зимы, в пору моего детства назывался запросто по-татарски – «сабантуй», несмотря на то, что русские забавы на нём преобладали. Давно татары жили в Таре. Мы – «на горе», они – «под горой». У отца был друг, татарин Нариман. И более веселой дружбы я не знала: разные привычки и традиции становились источником постоянных розыгрышей к всеобщему удовольствию детворы и взрослых.
Всё со всем было связано. И все со всеми.
Дом, осенняя уборка картофеля, июльский сенокос, с непременным «монастырским чаем», завариваемым дедом из белоголовника и забелённым молоком от нашей Красотки; страстная любовь к литературе и воздух хлебного поля; вкус черёмухового варенья, бабушкиных пасхальных куличей, испечённых в русской печи и украшенных крестами и птичками, и бодрящий дух густой жирной земли, оттаивающий после зимних холодов. Только там, в Таре, и только в детстве я видела несущиеся бурные ручьи. Весна идёт! Они звенели, бурлили, весело бежали, унося наши бумажные кораблики.
Но главным человеком был дед. Дмитрий Егорович Овчинников – участник Великой Отечественной Войны, разведчик, он второй раз был ранен в 1945-ом в Австрии. Именно дед был нашим воспитателем и другом, сохраняющим в секрете «войну подушками», если вдруг родители уезжали с ночевкой. Я никогда не слышала от него грубого слова и нервной интонации. У нас, трёх сестёр, был свой ритуал общения с ним. Всё то, что никто не мог – наш дед мог всегда.
А вот чеховский сюжет в нашей жизни завершился иначе: «В Москву, в Москву, в Москву!» «В пьесе А.П. Чехова "Три сестры" (1901), – говорит современный интерпретатор, – эту фразу с тоской повторяют сёстры, задыхающиеся в тине провинциальной жизни, но не имеющие воли из неё выбраться». Ну, допустим, мы, – тоже три сестры (я, Ирина и Татьяна) – никакой «тины» провинциальной жизни не чувствовали, но уехали исключительно потому, что младшие потянулись за мной, старшей, влекомой в столицу не тоской, но «классической силой» жизни – к большой культуре. Влекомой ещё и чем-то таким, что заставило и Ломоносова уйти из семьи, чтобы учиться в Москве. Не дерзаю, конечно, стоять рядом с ним, но отчего же импульсу в нас не быть родственным?! Я ведь, проживая в своей Таре, точно знала, что в Москве гуляет по Никитскому бульвару новый Александр Сергеевич, а в актрисах Малого театра ничуть не меньше стати и сценического таланта, чем в Ермоловой, Федотовой или Никулиной-Косицкой.
Из Тары меня выманил театр. Я полюбила его, ни разу не побывав в нём и только слушая радиопостановки «Театра у микрофона». «Она в семье своей родной казалась девочкой чужой…». Мама Таисия покорно выписывала театральные альбомы с фотографиями спектаклей, а по ночам (в полном уединении) я читала Станиславского «Моя жизнь в искусстве», ещё не зная о «перекличке» с «Моей жизнью во Христе» св. пр. о. Иоанна Кронштадтского (но чувствуя в Станиславском служение).
Покидая Тару, естественно, я была уверена, что поймать свою «синюю птицу» – дело столь же необходимое, сколь и естественное. Но если Татьяну Ларину добрые родители повезли в Москву к зимним балам, то меня отправили в 16 лет в Омск, к родственникам, с целью художественной – посмотреть спектакли гремевшего тогда славными именами старинного Омского драматического театра. При моей «простонародной серьёзности» и вере, что идеал (театр живой души) не отменим, ничем не заменим и всегда возможен, а также при несравненной лёгкости молодости уже не было иного выбора: в Москву! в Москву! в Москву!
И вот… Я вернулась в свой город. Древнюю Тару. К отеческим гробам дедушки и бабушки Анны. Я погрузилась в узнавания, в воспоминания, встречи, лекции, церковные праздничные службы.
Дом священника С.П. Александрова, 2022 год. Фото А. Милевского
А встречи были такие: с домами и с людьми, с которыми училась и рядышком жила. Я бросилась в места детства. Так долго-долго только памятью, но не взглядом касалась я старинной ручки и окон скромного домишки деда, нашей полянки перед родовым домом (а он стоит и глядится молодцом – у крепкого хозяина в руках), двора с лиственничным полом, где весной непременно устраивались большие качели…
Тара деревянная постарела. И как всякие старики, нуждается в срочной помощи. Памятник деревянной архитектуры, дом XIX века священника С.П. Александрова, просто вопиет об избавлении от «мерзости запустения»!
Знаменитые двухэтажные купеческие, мещанские и чиновные дома, безусловно, придают Таре «лица необщее выраженье». Деревянные дома как люди – всяк смотрит на особинку. Они из последних сил сопротивляются соседству рядом с ними пластиково-сайдинговых построек. Кажется, что в городе нет архитектора и вольность в мыслях и делах у строителей и хозяев новой формации необыкновенная! А между тем, именно деревянная Россия – самый настоящий символ русской культуры. Деревянные русские церкви – где ещё в мире есть они? Цвет, запах, смысл русской цивилизации пропитан духом дерева. И если уж уточнять, где русский дух, где Русью пахнет? – так Тара вам ответит. Это – деревянный печной дух. И он ещё сохраняется.
А прогулка по деревянному тротуару? В детстве мы по нему бегали, зато сейчас он и в Таре мало где сохранился. Практичный асфальт закатывает землю, делает её «цивилизованной» и удобной, но зато навсегда лишает милой радости лавирования по деревянным узким дощечкам, и нарошному (но будто нечаянному) попаданию башмака в отменную лужу, отвечающую весёлыми брызгами…. Говорят, что в Таре скоро сделают мемориальную улицу с древними деревянными тротуарами на федеральные деньги. Пора, пора столице отдавать долги провинции.
Деревянный тротуар на улице Ленина в Таре, 1970-е гг. Из архива А.Милевского
Кубометры и кубометры чистого дерева – да, это роскошь. И эту роскошь могут позволить себе только в России (правда, никто не счёл, сколько кругляка бесценного угнали за границу, прежде чем у нас деревянный дом стал недоступной роскошью). Между тем как самые дорогие европейские машины приборную панель деревом украшают. Только украшают!
А вот у нас – ещё стоят целые деревянные города! Такие как Тара. Только почему-то мы дерево бездарно обшиваем «европейской» пластиковой панелью…
Бесконечно жаль и деревянных окон, с узорными наличниками, ставенками и ставнями! Вместо них, таких разных, глядит на мир вставным искусственным глазом современный пластиковый стандарт (будто бельмо, занявшее весь глаз!). Так культура наглядно борется с бытовым прогрессом. Для того, чтобы сегодня ценить деревянную Россию, безусловно, нужно быть причастным культуре. Иначе – и сайдингом по дому лупцевать не жалко, и огромным рекламным щитом закрыть узорочье окон тоже рука поднимается… В Таре есть сильное краеведческое движение. Желательно, чтобы и начальство, и новые купчики-лавочники тоже как-то «приводились во вкус»…
В самом центре города идут раскопки – открыли крепостную стену «Княжей башни» древнего Тарского кремля, воеводскую усадьбу. Из дерева они, и лет этому дереву уже 300-400! Один исследователь назвал дерево «метафизическим материалом». Почему? Кто же не помнит Древа познания, с вкушения плодов которого и началась человеческая история как выход (изгнание) из Рая. По кольцам деревьев ведём мы и теперь счёт времени. Древо и древность – общего корня! И помним мы, конечно, что Господь наш Иисус Христос родился в семье плотника, а распят на Деревянном Кресте – символе и святыне христиан. Дерево – оно чистое.
[ ... ]
…В пору юности беспечной вообще легко было любить. Мы мало знали зла и мало знали о зле. Но вот бабушкин рассказ о раскулачивании, – помню хорошо.
Она, бывало, подойдет к окну и показывает, КАК ковырял снег на окне в их доме «дьявол и срамной бездельник», ставший вмиг начальничком-комиссаришкой, смевший явиться к ним в сапогах убитого бабушкиного брата. И сейчас вижу свою бабушку Анну, с какой-то непокорённой властью в голосе рассказывающей как выгнали их всех из дома, а потом «туда-сюда» возили сруб … «все места, изверги, найти не могли!». Пять бабушкиных братьев и мой растрелянный прадед, были похоронены, а вернее брошены в общую могилу на «старом» Тихвинском кладбище. Могильные же плиты успевших умереть до 1917 года, валялись в овраге как ненужный хлам. Теперь епархия часовню поставила, а местные писатели память подняли, – в стихи поместили, чтобы больше не пришлось видеть то, о чём написал молодой поэт Александр Тихонов: «Тащат колокол. Волоком»…
Спасская церковь, 1980-85 годы. Из фондов Тарского филиала Государственного исторического архива Омской области
Архимандрит Софроний (Сахаров), православный подвижник XX века, говорил: «Люди странным образом избирают не лучшее, а нечто среднее. Не говорю - худшее, но среднее. Однако это среднее, когда каждый цепляется за него и не хочет расширить, это среднее всё же становится тесным. Так, вся наша жизнь проходит в борьбе с теснотою сердца людей». [Письма близким людям. М., 1997. С. 54.]. И мне кажется, это очень важно для небольшого провинциального города – хотя бы несколько раз в году выступить за обыденные пределы, побороться с теснотою собственного сердца. Дать ему иное воздыхание, иную меру любви и грусти. И в кафедральном Спасском соборе, и на лекциях, и на спектаклях мной было замечено довольно много тарчан, кто подключил свою душу к празднику.
В нынешней Таре нельзя не заметить те подарки городу, которое совсем не щедрое «наше время» всё же вынуждено было сделать. От имени вечности.
Из шести каменных церквей, сохранилась только Спасская. И теперь она, в белых новых «ризах», будто выступила вперёд, без всякого усилия формируя вокруг себя главные пространственные смыслы города. Храмам в России и положено доминировать. Правда, свою доминанту высоты храмы сохраняют по преимуществу в провинции. Теперь и в Таре «…свет бессмертья блещет» белизной. Второй подарок – это явное восстановление в культурных правах истории города. Мы не знали дореволюционной истории, но у нас было историческое чувство, невольно рождённое от соприкосновения с предметами и вещами: например, в Доме детского творчества, в «кулинарном кружке», мы готовили еду на огромных дореволюционных плитах в старинной кухне купеческого дома. И это ужасно волновало, как и скрипучие деревянные лестницы в музыкальной школе или в Аптеке, имевшие явную дореволюционную долгую память. Впрочем, историческое чувство было и в семейном предании, – наши прабабушки жили долго и многие из нас их помнили. (Сегодня в центре города у каждого старинного дома стоят «мемориальные «растяжки», с коротким описанием того, чьей семье этот дом принадлежал – дело Светланы Заборовской, возглавляющей общество попечения о старой Таре).
[ ... ]
Мне кажется, что эмансипированное пространство современной культуры (в том числе и театральной) – эмансипированное от священных и чистых смыслов, и при этом насаждающее примитивный взгляд на человека, – дошли до крайней черты, подошли к бездне. Индивидуалистическая культура без Бога, без народа, без силы личности не может отвечать глубинным вопрошаниям живой человечьей души. Сведение творческого потенциала к «креативной» пустоте и капризному самохотенью, а новизну и новость театрального искусства – к технологии перформансов (по сути, к театральному дизайну) – всё ощутимее и ощутимее рождает «тоску по образу», «тоску по этике», «тоску по идеализму». А кому не хочется оказаться в том месте, «где свет бессмертья блещет»? Там лицо становится ликом.
Сильная моя родина…
Спасибо тебе…
Дом священника С.П. Александрова со двора, 2022 год. Фото А. Милевского